Великим постом я читаю в храмах Покаянный канон преподобного Андрея Критского. К счастью, в областном центре в первые дни поста храмы заполнены прихожанами, но насколько же далеки современные люди (по крайней мере подавляющая их часть) от того состояния, о котором повествует канон и на которое он призван настроить душу кающегося. Каждое имя, каждое событие из тех, которыми насыщено это глубочайшее произведение церковной гимнографии, по своей сути призваны возродить в памяти человека целую цепь ассоциаций. Святой творец канона словно затрагивает некую струну в человеческом сердце для того, чтобы вызвать в нём долгий и чистый отзвук. Так оно и было ранее — когда имена и события Ветхого и Нового Заветов не только были знакомы христианину, но и жили в его душе, будучи архетипами человеческих свойств и взаимоотношений. А что теперь? Сегодня, к сожалению, можно говорить не только о том, что большинство наших прихожан не знакомо со Священным Писанием в той мере, в какой должен знать его человек, проявляющий хотя бы элементарный интерес к своей вере, — но и что Священное Писание уходит из жизни христианина, а не только из его мыслей.
Противопоставление жизни и мыслей здесь отнюдь не случайно. Такое различие было знакомо нашим духовным предшественникам, сведущим в Писании, у которых мы унаследовали сокровища молитвы. В вечерних молитвах[1] содержится просьба простить нам не только те грехи, которые от юности и от науки злы, то есть совершаемые по молодости лет и оттого, что кто-то по злобе подучил, но и те, которые от нагльства и уныния. От уныния — понятно, и недаром считается, что уныние до добра не доводит: унывающий теряет вместе со спокойствием духа и ясность умственного и духовного зрения, и трезвость восприятия. Но вот что