Жара. Понтонный причал покачивается на волнах, баюкает меня. Река у нас такая широкая, что всё, что ни есть на другом берегу, кажется мне отсюда игрушечным. Игрушечные хаты, игрушечный паром, игрушечный трактор на паром заехал. Он еле-еле тарахтит, отсвечивает на солнце яркой синей краской. Шум с того берега едва слышен. Игрушечный цыган дядя Яша тоже там, приехал на пузатой своей гнедой кобыле, ждёт переправы. Все ждут, а паромщика, как обычно, где-то носит. За цыганской лошадью притрусила на переправу чёрная как гудрон собака Смола, я знаю её. Я вообще всех в нашей станице знаю – я ведь здесь 10 лет, с самого рождения, живу. Смола углядела на лугу стадо баранов, загнала их в воду и тявкает. Игрушечные бараны опасаются, и до меня сюда долетает их дружное, разбавленное солнцем «бе-э-э-э». А где-то возле солнца веселятся жаворонки, пробую разглядеть – слепит, не видно, брызжет на луга их песня. Кладу голову на деревянные перила причала, смотрю на бегущую воду…
Я всё здесь знаю. Вот тут, на скамейке, кое-кто, было дело, выскреб гвоздем: «Поромшик асёл». Как-то весной мы с дружбаном Мишкой разглядывали эту клинопись, а Гришка из девятого класса дал нам по щелбану и заявил, что нацарапано с ошибками, вот только с какими, не сказал. Мы долго соображали, но так и не сообразили: вроде всё по правилам, как учили по русскому: «оро-ере», «жи-ши». Всё сходится – «поромшик». Наверно, подумали, ошиблись с «аслом»? Смотрим на Гришку, а он:
– Тут вообще не «осёл», тут другое слово надо.
А какое – так и не сказал, мол, соплякам ещё рано.
Тогда мы так же сидели на причале до заката, ждали этого «асла», или как там его. Теперь я жду переправу один, а Мишка далеко.
Мою бабушку в станице тоже все знают. Кто зовёт её уважительно – читалка, а кто